Поиск под Вязьмой

— Шашка, командир!

— Подожди, дай-ка гляну, – наклоняюсь в раскоп. Штык. Похож на французский. Не пойму только, на какой именно. У «Шаспо» и «Лебеля» рукоятки латунные, а тут деревянные накладки. Были. Может «Гра»?.. – Игорёк, поддень аккуратно, должен пойти. Оп-па! Вот это номер…

Верчу в руках только что извлечённый из земли клинок. Самый натуральный «ганс», «Бучер». Ранний штык-нож к немецкой винтовке Маузер К-98. А я уж было подумал, что ополченцев поднимаем. Только у них были устаревшие винтовки французского производства, завалявшиеся на складах ещё с Первой Мировой войны. Но ничего странного в том, что в яме с останками красноармейцев оказалось немецкое оружие, нет. Не редкость найти в раскопе советского солдата с трофейным снаряжением: котелки, фляжки и т.п. Раз даже в немецких ботинках бойца подняли. Ну и штык, похоже, солдатик затрофеил. Так и пролежали они вместе больше семидесяти лет. Только что это за странная вмятина на рукояти? Как будто переехали чем-то… Ладно, разберёмся.

— Игорёк, расширяйте шурф. Андрей, не спи, замёрзнешь! Руби вон там хмызник.

Определённо, сегодня – наш день. С утра неподалёку подняли двух сержантов с петлицами военных техников. И вот опять, похоже, яму назвонили. Прибор что-то обширное показывает.

— Игорёк, покури, пусть молодые поработают… что «нет»? Вылазь, говорю! Пацаны верхний слой снимут– продолжишь.

Игорь Седых — друг и соратник, неугомонная душа. Готов часами в раскопе сидеть при любой погоде. Специалист, каких поискать.

— Так, Лёха, аккуратней! Дай тебе волю, до ядра будешь рыть. Видишь, останки показались, уступи место специалисту. Прошу Вас, маэстро!

«Маэстро» что-то буркнул и, пыхтя окурком, стал, помогая себе ножом, аккуратно, косточку за косточкой, извлекать прах бойца.

— Саш, похоже, братская, – Саня Ершов, стоя на коленях, с трудом разогнул больную спину. Смотрит спокойным взглядом уверенного в себе человека. Но я вижу, как он устал. Как все мы устали. Земли-матушки перелопатили сегодня немало.

— Похоже. Сколько сегодня подняли?

— В первой яме двое, и здесь уже трое. И ещё, скорее всего, двое будут.

— Всё, сворачиваемся. Завтра доберём. Ваня, рубите лапник, закроем раскоп на ночь, – беру в руки рацию, – База, прием! база, приём!

— База на связи, – Юра «генерал» сегодня остался в лагере на хозяйстве.

— Юра, мы собираемся, грей ужин.

— Вас понял, конец связи.

— Андрюх, что ты там застыл? Собираемся.

Андрей Галушкин, обычно весёлый и жизнерадостный парень, смотрит на меня каким-то обескураженным взглядом.

— Смотри, — показывает он на череп в каске, – видишь, раздавлен, как будто наехали на него чем-то?

Ну да, так и есть. Череп и каска явно деформированы чем-то тяжёлым.

— Ну и что, мало ли, что могло случиться на войне, – я всё ещё не могу понять, куда он клонит.

— А то! Сначала штык, чем-то перееханный. Теперь череп с каской. Ведь здесь одиннадцатая танковая дивизия вермахта держала наших в окружении?

— Ну да, и что?

— Я буквально перед поездкой на эту вахту читал воспоминания ветеранов как раз об этой дивизии. Именно здесь, в Вяземском котле, гитлеровские танкисты «прославились» тем, что выкладывали наших раненых солдат на дорогу и давили танками. А с бойцами, взятыми в плен с трофейным оружием в руках, немцы обращались с особенной жестокостью.

Внутри меня как-то разом всё похолодело. На миг представил себе, как это всё происходило: вот фашисты волокут израненных беспомощных солдат, с немецкой педантичностью выкладывая их чётко по колее; и какая-то нелюдь в военной форме ведёт тяжёлую машину прямо по телам ещё живых людей. Вот же… С трудом сдержал на языке грязное ругательство. Рядом дети. Наши воспитанники. Юные поисковики.

— Смотрите, парни, хорошенько смотрите! Запомните это на всю жизнь. И детям своим потом расскажете, чтобы никакая сволочь не смогла отравить вам мозг сказочкой про добреньких немцев, которые не хотели воевать. Ладно, ребятки, потом договорим. Пакуйте останки, скоро темнеть начнёт. У «генерала» в лагере небось и каша уже подгорела. Да, фрагменты формы тоже забираем. В поиске мелочей не бывает. Нужно всё внимательно осмотреть. А это что у нас? Похоже, офицер, а, Игорёк? – аккуратно, едва касаясь, очищаю от грязи ветхий кусочек гимнастерки. Так и есть – лейтенант.

Вот показались два кубаря в петлице и эмблема рода войск. Интендант. Не удивительно, ведь на этом участке фронта, у деревни Красное Трошино, попытались вырваться из окружения тыловые подразделения девятнадцатой армии. И до середины 90-х окрестные леса были уставлены остовами советской техники, мрачными каркасами, напоминающими о годах лихолетья, обрушившихся на эту землю. И техника эта была не боевая, а как раз машины, предназначенные для обозных нужд. Разбитые полуторки, всякого рода цистерны, штабные «Эмки», продырявленные пулями… Сейчас ничего этого уже не встретишь. Перепаханы поля. На лугах пасутся кони.

У местного фермера даже страус есть. Любопытная такая птица. Вчера весь день за нами ходил, норовя ударить клювом по прибору. И среди этой идиллии сразу и не скажешь, что вот тут, прямо под ногами, в воронках и окопах лежат останки не вышедших из своего последнего боя солдат…

— Так, смотрите, должна быть пряжка от ремня офицерского. Не нашли? Понятно, – ни на одном из поднятых нами бойцов не оказалось и обуви. Видимо, тогда еще, в октябре 41-го, часть обмундирования погибших солдат прибрали к рукам местные жители. И осуждать их не стоит. Люди, оказавшиеся на грани выживания, не брезговали ничем, что помогло бы им выжить в условиях надвигающейся зимы.

– Собрались? Ваня, шнурки завяжи, треснешься где-нибудь. Медальон у кого? Давай-ка, я сейчас сам в штаб вахты занесу. Может и выжмем из него что-нибудь.

Найденный нами в этот раз медальон оказался с отломанной крышечкой. Но в основном пенале просматривается фрагмент бумаги. Надежды мало, конечно, но наш эксперт Андрей Иванович Фетисов в своей лаборатории порой творит чудеса. Известна история, когда, вскрыв очередной пенальчик, он обнаружил, что тот заполнен водой. Вздохнув, вылил содержимое в приготовленную для прочтения ванночку с жидкостью, и на мгновенье оцепенел… бумага-то растворилась, а вот слова, написанные химическими чернилами, сохранились. Так и просидел он целый вечер над ванночкой с раствором, вылавливая пинцетом слово за словом, которые сложились в текст и открыли нам имя солдата. Может и сейчас повезёт? Ну, Иваныч, на тебя вся надежда.

Ещё раз окинул взглядом потревоженную раскопом землю: ничего не забыли? Проверил в кармане медальон – на месте. Ну, пошагали.

— Данила, лопату вниз клинком опусти, пока кто-нибудь на нее не налетел. Погоди, а что это ты напеваешь? Что-то знакомое, – прислушался к едва слышному бормотанию. Точно, так и есть, «и всё же верю я, ребята, в победоносную весну, где поисковые отряды закончат всё-таки войну», – Да нет, братишка, не скоро мы её закончим, хоть и делаем для этого всё возможное.

Только в этом 2018 году на Смоленщине поисковиками были подняты останки 2762 воинов. Найдены 277 медальонов. 7 наград. Имена 160 бойцов и командиров установлены. 42 семьи теперь могут приехать и поклониться могиле своих дедов и прадедов. Для этих людей закончились долгие годы безвестности и ожидания. Родные им солдаты наконец-то вернулись из небытия и обрели покой. Но сколько ещё воинов, отдавших свои жизни за Родину, так и лежат не упокоенными на месте своего последнего боя. Только здесь, на вяземской земле, в октябре 1941 года попали в окружение сотни тысяч бойцов и командиров Западного и Резервного фронтов.

Вот сухие цифры потерь Красной армии в тех боях. Убитые и умершие от ран: 200-275 тысяч человек. Санитарные потери: 120-150 тысяч человек. Пленные и пропавшие без вести: 450-500 тысяч человек. Общие потери Западного, Резервного фронтов, полевых строительств Западного управления ГУБОПР и других гражданских наркоматов: 770-925 тысяч человек. Из окружения удалось вырваться лишь, примерно, 85 тысячам воинов, которые и встали на защиту Москвы на можайском направлении в составе Западного Фронта. Вяземский котёл стал для Красной армии одной из самых серьёзных катастроф в период Великой Отечественной войны.

Только вдумайтесь в эту цифру: почти миллион! Миллион вооружённых людей, десятки тысяч из которых составляли ополченцы; оказавшись в сложных условиях окружения, отрезанные от основных баз снабжения, без единого командования, стояли насмерть на занимаемых позициях. Шли на прорыв. И только исчерпав все возможности, попадали в плен. Нам сейчас трудно представить себя в той ситуации. Когда несколько дней подряд, находясь под огнём вражеской артиллерии, под непрерывной бомбёжкой, питаясь только скудными запасами сухих пайков и имея при себе всего лишь несколько патронов, простой парень из Рязани или Тулы, примкнув к винтовке штык, шёл в самоубийственную атаку на вражеские пулемёты с одной только целью – остановить врага хотя бы и ценой своей жизни.

Каждый раз, поднимая останки красноармейца, беру в руки его трехлинеечку с примкнутым штыком и с горечью понимаю, что для своих родных и близких он, скорее всего, так и остался пропавшим без вести. Сгинувшим среди тысяч своих соратников в той кровавой мясорубке, которая вошла в историю Великой Отечественной войны как «Вяземский котёл». А он так и не выпустил из рук оружие, оставшись до конца верным долгу и присяге. О чём он думал, этот парень перед своей последней атакой? Быть может, вспоминал родной дом. Мать-старушку или сестру-невесту, которой обещал подарить серёжки, да так и не успел – война помешала. Или вспомнил жену с детишками, стоящими заплаканными на перроне вокзала и машущими вслед эшелону, который увозил его на войну.

И на каких весах взвесить груз, лёгший на души солдатских матерей и жён. Когда, проводив свою кровиночку в неизвестность, слушали сводки Совинформбюро с полей сражений и ждали не прозвучит ли из репродуктора родное имя, не мелькнёт ли на экране в сельском клубе среди кадров хроники дорогое лицо. И как волновались с каждым приходом почтальона — какую весть он им принёс. Что там в этой чёрной сумке: казённый бланк извещения о гибели близкого человека или долгожданный треугольничек, исписанный до боли знакомым почерком, с тёплыми словами и пожеланиями, рассказывающий о том, как родной муж, брат или отец воюет и бьёт проклятых фашистов.

Мы преклоняемся перед подвигом и самопожертвованием женщин военных лет. Сколько бед и страданий выпало на вашу долю, сколько выплакано слёз и молитв за родного воина вознесено к Всевышнему.

Помню, как весной 2018 года, на Вахте Памяти в Духовщинском районе Смоленской области, с останками бойца мы нашли невзрачную металлическую баночку из-под конфет, в которой оказался свёрнутый вчетверо лист бумаги с рукописным текстом молитвы к иконе Божьей Матери «Неувядаемый цвет». Перед этой иконой молодые девушки молятся о счастливом замужестве, а замужние женщины обращаются к ней с просьбой защищать их семейный очаг от невзгод. Наверное в том далёком военном году, собирая мужа на ратный труд, женщина положила в вещмешок баночку с молитвой, уповая на помощь и защиту Богородицы. Да, видно, не помогла, солдатка, твоя молитва. Пуля-дура оказалась сильнее.

— О, а вот и лагерь показался, — за думами и размышлениями и не заметил, как дошли. Пока молодые ребята укладывали на место временного хранения пластиковые мешки с останками, я заскочил в штаб Вахты, передал медальон начальнику штаба Илье Гурееву и, выслушав его сомнения относительно вкладыша, отправился на опушку леса, где в этот раз нам довелось оборудовать свои временные жилища.

Глядя на наш лагерь, я с улыбкой вспомнил наши первые выезды. Когда на голом энтузиазме, не имея даже спальных мешков, с одной палаткой и коробкой лапши, мы ехали в экспедиции за сотни километров, не задумываясь о последствиях. Это сейчас, промокнув под дождями, помёрзнув на ветру, мы стали умными и степенными. Обросли солидным багажом снаряжения и походной утвари. И готовы ко всяким невзгодам и капризам природы, как это случилось весной 2016 года на Вахте Памяти на Смоленщине. Вот же нам досталось тогда: как вспомнишь — так вздрогнешь. Дождь лил, не прекращаясь, все 10 дней Вахты. Отсырело всё, что может отсыреть, дрова отказывались гореть. Спасла нас тогда портативная газовая печь и хорошие палатки, которые, к нашему удивлению, так и не промокли среди потопа, обрушившегося на нас. Вот где не раз мы вспомнили добрым словом за помощь в организации поисковых экспедиций и приобретение походного снаряжения людей, неравнодушных к проблемам поисковиков, и оказывающих нам финансовую поддержку.

Ещё издалека было слышно гряканье посуды и добродушное ворчание нашего кашевара Юры Анникова.

— Привет, мой мальчик, что там нам сегодня Бог послал? — интересуюсь я, не ожидая, собственно, никакого ответа. Запах от котлов говорит сам за себя. 60-летний «мальчик» как-то разом встрепенулся, уловив момент позубоскалить, и развёрнуто мне ответил, что он, конечно, не Бог, но послать тоже может, особенно всяких там недалёких поисковиков, неспособных у себя под носом кашу с борщом распознать. И долго ещё рассказывал, как он старался, а его не ценят. И не нужно его успокаивать, он всё для себя понял. И вообще, художника обидеть может каждый, а если Толмачёв не перестанет ржать как конь, то с этого момента и до конца вахты будет жрать одну овсянку. А вот Андрею Галушкину, от щедрот своих, он двойную порцию отсыплет. Потому как опять у Андрюхи стресс, потеряли вентиль от душа. Этот душ стал синонимом бесполезности. Андрей его уже года два с собой везде таскает, а помыться так в нём ни разу и не удалось. Смотрю я на развеселившихся ребят и понимаю, как мало всё-таки человеку нужно для счастья. Сытный ужин, кружка горячего чая и ощущение того, что ты находишься не просто среди друзей, а в окружении соратников и единомышленников, братьев.

Но рассиживаться некогда, пора на Совет командиров собираться.

— Юра, всё, я поскакал, котелок готовьте, приду, помянем солдатиков. Есть у нас в отряде традиция такая: поминать найденных воинов, пуская по кругу котелок с исконно русским напитком – квасом. Совет прошёл как обычно, в штатном режиме. Командиры доложили о проделанной работе, отчитались, где и сколько было поднято бойцов, составили протоколы эксгумации и разошлись по отрядам.

В этот вечер долго засиживаться не собирались. Пустили по кругу братину с квасом, поминая воинов, павших в бою с фашистами. Поговорили о планах на завтра. И тут пришел в гости наш смоленский друг Максим Кузнецов. Историк, реконструктор, бывалый поисковик, владеющий большим багажом захватывающих историй, в которых уже и не разобраться – где правда, а где вымысел. Но на этот раз, уже после первой Максимовой байки о хроно-миражах, сиречь, призраках, которыми, по его словам, изобилуют местные леса, мне пришлось вмешаться и отправить мальчишек спать. И так устали за день, а тут еще Макс со своими страшилками. И на утро у всех троих наших подростков глаза были красными от недосыпа. Всё-таки не прошли даром Максимовы рассказы.

Всё, друг ты наш красноречивый, ставим тебя на жесткую цензуру. Никаких больше оживших эсесовцев и прочей нечисти. Вон, про страуса лучше пацанам рассказывай. Тем более, что живая иллюстрация к этим рассказам разгуливает здесь неподалеку.

Утром, как и планировали, мы добрали останки двух солдат из вчерашнего раскопа и на этом наша поисковая удача взяла тайм-аут. Последующие три дня поиска не принесли результата.

Каждое утро, едва позавтракав, уходили мы в лес в надежде отыскать и вернуть из забвения очередного павшего воина и вечером, возвращаясь в лагерь с пустыми руками думали: завтра точно найдём, ведь всё делаем правильно, нам бы только немного везения. Так незаметно и подошла к концу вахта памяти. Завтра проведем захоронение найденных бойцов, и домой. Но что-то всё равно удерживает нас здесь, не отпускает.

— Юра, давай разделимся. Вы с парнями сворачиваете лагерь, оставьте только палатки, чтобы переночевать, а мы сходим напоследок вон в тот лесок – может, повезет.

«Генерал» кивает головой: — Удачи, Саня, долго не задерживайтесь. До темна нужно успеть собраться.

— Не боись, Юрок, соберемся! Первый раз, что ли. Ну всё, потопали.

Да, что такое «не везет» и как с этим бороться. Глядя на понурые лица ребят, понимаю, что эта мысль гложет не только меня. Солнце перевалило далеко за полдень, все порядком подустали. Пора, пожалуй, в лагерь возвращаться. Юра уже кричал нам по рации, поторапливал. Полдня проходили впустую, копая лишь куски ржавого металла. «Ни о чём», как сказал Лешка Зацепин, выражая общее настроение. Ох уж этот молодежный сленг! Хотя, по сути, верно. Вот и бредем в сторону лагеря, ни на что уже особенно не надеясь. Только Игорь Седых упрямо не хочет выключать прибор, двигаясь впереди, и время от времени названивая нам разный металлический мусор. Вот и сейчас он залез в густые заросли кустарника и, поводя из стороны в сторону рамкой металлодетектора, вдруг разом встрепенулся и выдал: «Сотка, Саня!». «Сотка» — это значит, что индикатор прибора показывает сто единиц. Такое возможно лишь при обнаружении значительной массы металла на небольшой глубине. Ну «сотка» и «сотка», наверняка опять ерунда какая-нибудь. Но проверить необходимо. Неторопливо начинаем копать, и почти сразу на клинке лопаты показывается целая россыпь стреляных гильз от немецкого пулемета. Потом снова и снова. Да тут их сотни. Похоже, на позицию немецкого пулеметчика наткнулись. В этих местах такое часто случается. Как правило, кроме настрела ничего в этих окопах мы не находим.

— Саш, пошли в лагерь. Только время зря теряем. Мы эти гильзы до вечера копать будем.

Смотрю на Андрея, уныло выгребающего из раскопа латунные циллиндрики, и понимаю, что он, скорее всего, прав. И мы здесь впустую только руки себе отмотаем. Но что-то останавливает нас, не дает уйти. Прямо магнит здесь какой-то.

— Так, парни, давайте вот здесь шурф до материковой глины пробьем, посмотрим, что получится… Стоп, Андрюха, это что такое? – верчу в руках измазанный глиной кусок сукна. Понятно: фрагмент немецкой шинели. По сути, ничего серьезного – мало ли, как немец шинель порвал. Продолжаем.

— Сань, сапог! – Игорь поднимает голову и я вижу как у него загорелись глаза. Сапог – это серьезно. Сапогами на войне не разбрасывались. Возможно, и хозяин сапога здесь лежит. Только вот кто: наш, или немец? Ничего, как говорят хирурги, вскрытие покажет.

— Спокойно, парни! – хотя, какое тут спокойствие, сердце бешено колотится в груди, — Неужели нашли?! Игорь, ну что там? – все, затаив дыхание, смотрят на дно раскопа, на сапог и на Игоря, который аккуратно, не торопясь ножом разгребает землю. – Ну что? Не томи!

— Есть, парни! Боец! – и лицо Игоря озаряется блаженной улыбкой.

Наконец-то, а мы уже и не чаяли.

— Всё, оставляем останки пока в покое, расширяйте шурф. Что за чёрт! – смотрю на показавшиеся из земли немецкие гранаты М-24, «колотушки». А вот и обломок штык-ножа появился. Неужели всё-таки немец? Может, гитлеровский пулеметчик тогда, в октябре 41-го, так и остался здесь лежать? Всё возможно. Хотя, для вермахта того времени такое не характерно. Ведь поле боя тогда осталось за фашистами и у них было время собрать трупы своих солдат. Кресты им ставили на могилах, надеясь вернуться. Ну да ладно, чего там, тоже ведь поди люди, хоть и вели себя зачастую хуже зверей.

Нет, это наш солдатик! Каска наша, советская «халхинголка». А это что? Мама дорогая, шинель сохранилась! Точно наш! Вот стали заметны в петлицах знаки различия. Старший лейтенант. Офицер. Только вот почему у него ботинки возле головы расположены? Да ёлки-палки, это же второй боец! Братская! Да, не дождется нас сегодня Юра. Придется им самим лагерь сворачивать. Но ничего, справятся, ребята опытные. А нам тут хотя бы до темна успеть всех извлечь. Сколько их тут лежит – одному Богу известно. Вскрыв лопатами верхний слой грунта, мы начали ножами и садовыми совочками очищать останки от земли, тщательно просеивать руками каждую горсточку глинозема, надеясь отыскать заветный пенальчик. Повезло, как всегда, новичкам. Перебирая фрагменты шинели, наши птенцы обнаружили во внутреннем кармане аж сразу два медальона. Вот это удача! Ваня Щегликов на секунду застыл, обхватив голову руками от переполнявших его эмоций, и выдавил из себя враз осипшим голосом: медальон, мама! Да, брат, понимаю, сам через такое проходил. Да и сейчас смотрю на карболитовые пенальчики, и от волнения не могу проглотить застрявший в горле комок. А мозг точит одна-единственная мысль: есть ли там данные бойца, или нет. По весу вроде не пустые. Это позже, вскрыв в лагере ЛОЗы, мы обнаружили, что один вкладыш утрачен, а во втором пенале солдат хранил швейные иголки. Вот тогда мы испытали горькое чувство разочарования. А сейчас, стоя в раскопе, грязные и уставшие, мы были счастливы. Сразу забылись боли в спине и в натруженных ногах, даже кашель, мучавший меня всю вахту, куда-то пропал.

Любой поисковик скажет вам, что нет для него ничего дороже и светлее этого мига: всего секунду назад земля скрывала свою тайну, и вот ты уже держишь на ладони заветный медальон, надеясь, что всё-таки вырвал из лап забвения судьбу очередного воина.

— Ну всё, ребятки, подержали. Давайте-ка я их приберу подальше. А то, не приведи Господь, потеряем.

Парни неохотно – всё-таки они у пацанов первые – отдают мне медальоны. И продолжают выбрасывать землю из бывшего окопа, тщательно выбирая останки.

— Ну что думаешь про это, Саш? – киваю я на стопку писчей бумаги, обрывков газет и пару цветных карандашей, обнаруженных нами в кармане шинели офицера.

— Политрук, к бабке не ходи, — Ершов отвечает не задумываясь. Видно, что уже в себе прокрутил ситуацию. Не голова, а дом советов у Саньки.

— Согласен, обычному офицеру столько макулатуры и канцелярии ни к чему. Видно, что человек готовился к политзанятиям, изучал материал. А это что: письмо? – смотрю на замызганную бумажку и понимаю, что вряд ли с нее будет толк. Уж слишком ей досталось. Буквы едва видны.

— Вроде бы. Заберем на всякий случай, пусть Фетисов посмотрит, бывают же чудеса.

Забегая вперед, скажу, что Андрей Иванович сотворил-таки чудо, и выжал из мертвой бумажки информацию. Там оказался обрывочный харьковский адрес. Ох, чую, туго нам придется с этим адресом, учитывая современные реалии. Ну ничего, и в Харькове люди неравнодушные найдутся. Авось и получится что.

Только с приходом темноты мы закончили работу по подъёму бойцов и предметов, оказавшихся вместе с ними. В бывшей ячейке немецкого пулеметчика покоился прах двух советских воинов: офицера и красноармейца. Помимо снаряжения, принадлежавшего нашим военнослужащим, мы так же извлекли из окопа пилотку и каску солдата вермахта. Дно вражеской позиции было выстлано еловыми ветками и сеном, пролежавшими тут с осени 41-го года. Удивительно: лапник сохранился, как будто вчера постелили, даже хвоя не осыпалась. А каска фашиста со входящим пулевым отверстием у левого виска смогла красноречиво нам рассказать о событиях, происходивших здесь в то далекое время. Гитлеровец, заняв выгодную позицию, подстелив для удобства ельник, расстреливал из пулемета наши отступающие части. Бог весть, сколько жизней он забрал, пока неизвестный стрелок метким выстрелом не остановил эту машину смерти. Потом немцы его похоронили, а расстрелянные им красноармейцы так и остались лежать в поле до весны 1942 года, пока местные жители не получили возможность собрать павших бойцов и предать их земле в различных углублениях, оставшихся после боя. Вот и лежат здесь солдатики в окопах и воронках от снарядов, наспех присыпанные землей.

Так закончилась наша очередная Вахта памяти. Благодаря трудам поисковиков 42 отрядов из 10 регионов России Вяземская земля отдала нам на этот раз останки 162 воинов которые были захоронены 18 сентября на территории мемориального комплекса Богородицкое поле. Проводить родных солдат в последний путь приехал 38 человек из 9 семей. Они съехались со всех концов нашей необъятной Родины. Как всегда, звучали речи. Выступали родственники найденных воинов, официальные лица разных рангов, а мы стояли молча и прикидывали, а не вернуться ли в октябре сюда ещё? А может лучше на Духовщину в этот раз податься? Или в Брянской области поработать?

Господи, да на наших поисковых картах отмечены десятки мест, где до сих пор лежат погибшие воины и ждут своего часа. Вы потерпите немного, браточки, мы обязательно придём.

Александр Юдин, руководитель ППК «За Родину!»

Фото из архива клуба zarodinu241.ru